Елена Сазанович - Смертоносная чаша [Все дурное ночи]
Я начинал понимать. Оксана желала моей естественной смерти. И все сделала, чтобы я очутился в «КОСА». Но ее расчеты не оправдались, и теперь она просто так меня убить не может. Ей нужна эта вещь. И, только заполучив ее, она может скрыться. Что ж. Вполне логично. Но я так быстро не собирался сдаваться и бежать к какому-то соседу дяди за сомнительной вещицей.
Нет, я тоже не прост, моя милая жена. Я постараюсь потянуть время. И первым делом узнаю все правила этой чудовищной игры. А потом уже стану действовать по ходу событий. Во всяком случае, я отлично сознавал, что пока Оксана зависит от меня, потому что без этой драгоценной вещицы она, видите ли, не может уехать из города, из страны, из… Только черт знает, куда она может уехать. А в том, что черт играет на ее стороне, я уже нисколечко не сомневался.
– Хорошо, Оксана, – спокойно ответил я. – Я возьму эту вещь. Но где гарантия, что ты сразу не убьешь меня?
И вновь этот неприятный, режущий, как по стеклу бритвой, смех.
– Ник! Ник! Ник! Да я бы с преогромным удовольствием убила тебя и раньше, и теперь, и потом! Но ты все-таки любимчик Фортуны! Я не смогла убить тебя раньше, потому что ты вдруг влюбился в эту дешевую девчонку. Я не могу убить тебя теперь, потому что мне нужна эта вещь. И, поверь, у меня не будет возможности убить тебя потом. Василиса в тюрьме – подозрения неминуемо падут на меня. Мне это не нужно! Мне необходимо срочно уехать. И, пока будут разбираться в твоих сомнительных показаниях, направленных на защиту любовницы, я уже буду далеко! И теперь рисковать я не имею права. Получив эту вещь, я, пожалуй, даже прощу судьбе, что ты остался жить. Это так просто, Ник!
Я, конечно, не поверил ни единому ее слову. И сомневался, что она когда-либо простит судьбе, что я живу. Но, так или иначе, мне нужна правда, жив я буду или мертв. Время покажет, насколько Фортуна на моей стороне.
– Я согласен, Оксана. Но…
Она вопросительно взметнула свои жгуче-черные дугообразные брови.
– Что значит – «но»? Ты еще диктуешь условия?
– Не такие уж большие, но диктую. И тебе это ничего не будет стоить. Просто я хочу, чтобы ты рассказала… Я хочу знать хотя бы минимум. О том сценарии, что придумала ты. Без этой правды я не сдвинусь с места. Можешь даже стрелять в меня.
Конечно, я понимал, что стрелять в меня ей нет никакого смысла, и поэтому так легко произнес эту фразу.
– Ты, Ник, как стойкий герой. Можешь стрелять! Ха-ха-ха! Неужели ты опять пожелал смерти? Что-то сомневаюсь. Влюбленный Ник! Влюбленный Ник никогда не хотел умирать. Поэтому я сделала все, чтобы ты меня никогда не полюбил.
– Что ты еще сделала, Оксана?
Она пожала плечами. Поднялась с места. Она показалась мне даже выше ростом – наверное, мужской костюм в полоску создавал такую видимость. Она была чересчур элегантна, а надев свою шляпу, стала еще прекрасней. И совсем похожа на Анну. Хотя нет, пожалуй, она была лучше Анны. Я ведь знал ее в скромной серенькой одежде, неприметной, дешевенькой, без следов косметики на лице. И теперь, несмотря на свое столь щекотливое положение, я нашел силы любоваться этой преобразившейся женщиной. Уверен, что действительно не смог бы устоять перед ней, если бы раньше видел ее именно такой. Но все равно это бы длилось недолго, потому что для меня любовь – это всегда очень много, Оксана не потянула бы на это, ибо, кроме себя и своих бредовых идей, никого и ничего не любила. За это ее можно было только презирать. И я, любуясь ее красотой, от всей души презирал эту женщину.
Она медленной походкой приблизилась ко мне. Если бы не пистолет, нацеленный в мою грудь, я бы предположил, что красавица желает меня обнять. Но это было далеко не так. Красавица мечтала об одном – уничтожить меня.
– Хорошо, Ник. Сейчас ты услышишь историю одной женщины. Исключительной женщины, Ник. Другой такой не было и не будет.
«И слава Богу», – подумал я, даже облегченно вздохнув. Мне тоже хотелось верить, что такой изощренный ум бывает у единиц. К несчастью, этой единицей оказалась моя жена.
– Да, Ник! В чем-то ты оказался прав. Я мечтала быть актрисой. У меня была оригинальная внешность, темперамент. Но жалкие людишки, не способные понимать красоту, не оценили и моего таланта. И с этим я не могла смириться. Я знала, что мой час еще наступит, и оказалась права. Кроме любви к театру у меня была и другая… Нет, уже не любовь. Это была страсть! Страсть к антиквариату. Не просто к старым вещам, оставшимся от каких-то незначительных для истории людишек. Нет! Такое можно приобрести на любой барахолке. Я любила вещи, оставшиеся от исключительных людей. Понимаешь, Ник? Только от исключительных, потому что всегда знала, что я одна из них!
Да, я не сочинила ни одного стихотворения, не написала ни одной музыкальной пьесы, ни одной картины. Но я сумела придумать мир, в котором могли бы жить я и эти вещи. Нет, они уже становились не просто вещами. Они превращались в индивидуумов, среди которых была и я. Я жила с ними, разговаривала, спорила. Указывала на их ошибки и просчеты. Я прожила не одну жизнь, Ник. Ни один на свете актер не прожил столько жизней, сколько я. И мне эти антикварные вещи были необходимы. Я не могла проходить спокойно мимо музеев, потому что видела зевак, бросающих бессмысленные взгляды на страницы истории. Ни один из них не смеет прикасаться к ним – я же мечтала обладать этим богатством. Я мечтала быть королевой этих вещей, править их миром. Править самим ходом истории. Но не знала, с чего начать. И тогда мне помог твой бедный дядя.
– Пусть земля ему будет пухом, – невпопад вставил я.
И тут же пожалел о своих словах: глаза Оксаны запылали таким гневом, что я поежился и решил, что играть с огнем, да еще под дулом пистолета, – не самое подходящее время. Постепенно Оксана успокоилась, я был для нее не просто врагом или добытчиком вожделенного экспоната. Я становился для нее благодарным слушателем и зрителем, жадно впитывающим каждое слово актрисы. Она же ощущала себя актрисой. Ее звездный час пробил. И она с прежней страстью продолжала монолог:
– Да, Ник. Тогда мне помог твой бедный дядя. Неудачник, все чаще запивающий свои неудачи вином. К счастью, он к тому же оказался писателем. Иначе бы не рискнул обратиться ко мне, опытному психиатру. Он – литератор, мучающийся от одиночества и творческих провалов – приехал из этой провинции в столицу. И, если честно, он мне даже понравился. Стареющий мужчина с какой-то необъяснимой, мужественной красотой. Ты многое от него унаследовал, Ник. Впрочем, не будем об этом.
Я провела с ним беседу, как и со всеми своими обычными пациентами, и только потом, когда традиционная беседа врача и пациента переросла в душевный, доверительный, разговор, я поняла, что это – мой шанс. Дядя рассказывал о своей жизни. О своих военных подвигах, об одиночестве. И в середине беседы вдруг обмолвился, будто единственное, что его согревает в жизни, – это одна вещица. Ему приятно смотреть на нее, прикасаться к ней, разглядывать при солнечном и лунном свете, наблюдая за игрой бриллиантов и изумруда. Эта вещь попала к нему в самом конце войны по какой-то странной случайности – ирония судьбы! Один престарелый немец подарил ее твоему дяде в благодарность за то, что он пощадил его малолетнего сына, у которого обнаружил оружие.
– Уж не револьвер ли это, которым ты хочешь меня убить? – вновь не выдержал я, в очередной рад доказывая, что язык мой – враг мой, и придумал это крылатое выражение далеко не дурак.
Оксана побледнела, плотно сжала губы, но снова сдержалась. Будучи сумасшедшей, она оставалась довольно терпеливой женщиной: я бы на ее месте давно меня пристрелил.
– Меня тошнит от твоих жалких шуточек, Ник, но я постараюсь на них не реагировать. В любом случае, ты за все заплатишь.
Я мысленно поблагодарил ее за обнадеживающие слова. Значит, она все-таки не собиралась мне, несчастному, даровать жизнь.
– Это была чаша, Ник. Сомневаюсь, что ты что-либо понимаешь в красоте. Но, думаю, даже ты со своим примитивным видением мира был бы околдован ею. Она сделана из чистого изумруда, густого зеленого цвета, и унизана бриллиантами. Глядя на нее, постигаешь истинное совершенство мира. Ярко-зеленая сочная трава, в которой запутались звезды…
– Да ты поэт, Оксана…
– Смейся, Ник! Ты всегда смеялся над прекрасным. Ты – поклонник убогой жизни. Поэтому тебе была неприятна квартира Толмачевского. Толмачевский тоже любил красоту. Но… Но, правда, дешевую красоту…
– Так вы не сошлись во взглядах на прекрасное? Да? Поэтому ты столкнула его машину с обрыва?
Я совсем уж осмелел, убедившись, что Оксана готова меня некоторое время терпеть, лишь бы я достал ей эту дурацкую чашу в алмазах. Она проглотила и эти мои слова, глядя на меня с нескрываемым презрением.
– Дело, Ник, даже не в изумруде с бриллиантами. Дело в легенде. Тот старый немец рассказал твоему дяде, что эта чаша передавалась в его семье из поколения в поколение. Истинной ее обладательницей была его двоюродная прабабка, красивейшая из красивейших, умнейшая из умнейших, богатейшая из богатейших! Из этой чаши пили вино ее многочисленные любовники.
